Ученики Центра дистанционного образования на уроках литературы вспоминали его жизнь и творчество. Учителя русского языка и литературы в этот день рассказали много важного, интересного и трагичного о последних днях жизни А. С. Пушкина.
Школьники узнали, что дни перед дуэлью А. С. Пушкин продолжал жить обычной жизнью: переписывался с К. Ф. Толем, который благодарил писателя за полученную «Историю Пугачёвского бунта», особенно за правдивую оценку роли генерала И. И. Михельсона в подавлении восстания; встречался с И. С. Тургеневым на балу у гр. Разумовской; бывал Васильевском острове у Е. Н. Вревской; в книжной лавке И. Т. Лисенкова с жаром вёл «непрерывный интересный разговор обо всём литературном мире» с беллетристом Б. М. Федоровым…
Все видевшие Пушкина накануне дуэли говорят о его полном спокойствии: вероятно, приняв решение, он обрёл внутреннее равновесие.
В.А. Жуковский писал С.Л. Пушкину, брату поэта, что Александр Сергеевич перед дуэлью «дожидался спокойно развязки. Его спокойствие было удивительное; он занимался своим “Современником» и за час перед тем, как ему ехать стреляться, написал письмо к Ишимовой…»
На утро А. С. Пушкин, по воспоминаниям В. А. Жуковского, вымылся, оделся во всё чистое, вышел на лестницу, вернулся, затем пешком пошёл к извозчику. А все знают, что возвращаться – дурная примета, а Пушкин был очень суеверен.
На место дуэли они с Дантесом приехали практически в одно время – в половине пятого. Было морозно, дул сильный ветер.
Мучительнее нет
На свете наказанья,
Чем видеть эту смерть,
Как боль свою и грех…
Он и теперь стоит
У нас перед глазами,
Рассеянно молчит
И щурится на снег…
Наверное, точнее и пронзительнее Л. Филатова не сказать…
Противников поставили, подали им пистолеты, и по сигналу секунданта Пушкина Данзаса, который махнул шляпой, они начали сходиться. Поэт первым подошёл к барьеру, начал целиться, но в это время Дантес, не дойдя до барьера одного шага, выстрелил.
Для наших ребят было откровением узнать, что если на дуэли не бросался жребий, то первый выстрел всегда считался трусостью, и они стали задаваться вопросом, а когда же стрелять, чтобы не прослыть трусом? Поразмыслив, порассуждав, все пришли к выводу, что опытные дуэлянты должны угадать момент, чтобы выстрелить одновременно.
Выстрел Дантеса попал в цель, и когда секунданты бросились к нему, за ним хотел последовать и противник, Пушкин ему не позволил сделать этого, сказав: «Подождите, у меня ещё достаточно сил, чтобы сделать свой выстрел».
И тут наши школьники впервые услышали, что А. С. Пушкин был не только величайшим писателем, но и замечательным стрелком: он прекрасно стрелял, регулярно тренировался и прицелился метко… И все недоумевали, почему же Пушкин промахнулся? Ответ только один – стечение обстоятельств…
Ребята возмущались, почему на дуэли не было врача, вдруг великого поэта можно было спасти и почему Данзас повёз его не в больницу, а домой? Учителя напомнили им, какой это был век и на каком уровне развития была медицина, для кого строились больницы и как лечились члены высшего общества. А почему не было врача, так, скорее всего дуэлянты не смогли его вовремя найти, да и не всякий согласился бы, так как за участие в дуэли в любом качестве полагалось серьёзное наказание.
А дома Пушкина ждали…
Его осматривали много врачей, и вердикт у всех был один – рана смертельна и нет никакой надежды.
П. А. Вяземский писал великому князю Михаилу Павловичу, рассказывая о последних днях поэта: «Эти события и смерть Пушкина произвели во всём обществе сильное впечатление. Не счесть всех, кто приходил с разных сторон справляться о его здоровье во время его болезни».
Пушкин умер…
«Солнце нашей Поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в средине своего великого поприща!.. Более говорить о сем не имеем силы, да и не нужно; всякое Русское сердце знает всю цену этой невозвратимой потери, и всякое Русское сердце будет растерзано. Пушкин! наш поэт! наша радость, наша народная слава!.. Неужели в самом деле нет уже у нас Пушкина?.. К этой мысли нельзя привыкнуть!
29 января 2 ч. 45 м. пополудни».
Этот знаменитый некролог написан В. Ф. Одоевским, напечатан в «Литературных прибавлениях» 30 января 1837 года.
